Четвертый разозлился от подобного нахальства и с такой силой вонзился в мозг этого человека, что Кирюк взвыл и вскочил со стула, опрокинув тарелку.
Поль с наслаждением смотрел, как постепенно блоссист со страхом ощущал его в себе, и молчал, давая Кирюку возможность самостоятельно осознавать это присутствие.
Мощное, гибельно тяжелое присутствие Великого Демиурга!
Кирюк сделал скидку на расшатанность нервов, но все равно цепенел от изумления и страха. Поль посмотрел его глазами вокруг и увидел рядом застывшие лица женщины и трех детей.
«Пусть полюбуются! — думал Четвертый. — И пусть потом подумают сами и другим расскажут…» Поль знал, на что похоже немое присутствие Демиурга в голове: словно стальное ядро засело глубоко вмозгу, оно давит и тормозит движение мыслей, мешает сосредоточению. Его невозможно не заметить, ему невозможно противостоять, ему можно только подчиняться.
Кирюк вытянулся струной, словно его позвоночник потерял способность гнуться. Женщина что-то залопотала.
«Боится! — с презрением подумал Четвертый. — Значит, не так силен. Омбер мог и сам справиться…»
— Кто ты? — вдруг мысленно закричал Кирюк.
— Ты сам это знаешь, — раскатисто и страшно шепнул ему Поль. — Ты слишком много сделал против меня. Знай: месть мне незнакома, но только- Истина. Истина дает свои знаки, и я — один из них!
— Великий Демиург! — прошептал Кирюк.
Четвертый почувствовал, что перципиент вот-вот впадет в коматозное состояние, и тут же бросил его.
«Теперь, — подумал Поль, — этот блоссист из рьяного врага превратится в самоотверженного приспешника, что как нельзя лучше подействует на остальных сомневающихся».
Он вернулся к Омберу:
— Я вразумил Кирюка. Можешь использовать его на самых сложных участках. И, не слушая благодарностей и лести, помчался дальше.
Огненный смерч прервался на полутоне, словно по взмаху палочки дирижера смолк титанический оркестр, который еще мгновение назад рвал барабаны, струны, трубы в бешеном «тутти» экстатического «престо» дикой звездной симфонии. Зрачки, еще хранившие отблески неистовых зарниц и молний, словно потеряли способность воспринимать простой свет.
Вирист Ю-Стега открыл глаза.
Все вокруг заволокло густым красно-коричневым туманом. Уши ломило от тишины. Нервы, мгновение назад напряженные, как высоковольтная сеть, продолжали вздрагивать остаточными токами.
Рядом послышались частые и очень глубокие вздохи.
При выходе с трассы инструкция предписывала дыхательную гимнастику.
Этот выход каждый воспринимал по-своему.
Для Вириста это не было мучением — скорее высшим накалом страстей, высшей октавой искусства. Каждый раз, когда «Старкад» возвращался с трассы в нормальное пространство, когда сила и напор чувств достигали апогея, он замирал в восторге. То были удивительно острые, чудные мгновения, когда казалось, что он теряет тело, превращаясь в нечто легкое и подвижное, как быстрый ветер. Именно образ ветра, пронизывающего все его существо, выносил Вирист после каждого выхода с трассы.
Казалось, еще немного, и из этого потока он прорвется туда, куда должно стремиться все его существо, а все эти быстрые ветры — лишь прелюдия, зов, предощущение прекрасного, того, что стояло за пространством и временем.
Во время выхода с трассы человек находится в особом состоянии, весьма близком по физиологическим характеристикам к смерти. Может быть, все дело в этом?
Вирист старался не думать о смерти.
Ему нравилось то, что происходило, и он не стремился идти дальше. Он останавливался на уровне ветра. Следующую ступеньку он не перешагнет никогда.
Наверное, именно из-за любви к этим состояниям Вирист и стал сначала пилотом, а затем и командиром звездолета.
— Дьяволова мать! — раздался рядом свистящий шепот Уко Фтока. Потом под его грузным телом заскрипело пилотское кресло.
Слух полностью проснулся, и Вирист услышал тройной писк на высоких нотах, затем серию коротких точек и протяжный певучий звук. Это означало, что «Старкад» завершил трассовое торможение, вышел в Пространство и находится на целине. Теперь на низких скоростях можно было идти к Додарбу.
Интересно, каковы успехи группы Моросанова?
Вирист обернулся к пилоту. На Уко было больно смотреть. Его широкое лицо распухло и стало еще лиловее.
Фток всегда плохо переносил подобные маневры, для него феерия чувств была истинной пыткой, которую он каждый раз преодолевал с помощью закаленного в невзгодах характера. Он был сильным и волевым человеком. С первого взгляда пилот мог показаться простоватым и недалеким, но Вирист, не один год бороздивший с ним космос, давно оценил его по достоинству. Уко обладал одним немаловажным качеством: он был всегда готов к неожиданностям.
Для сициан, к которым принадлежал Вирист, это было немыслимо. Они умели хорошо сохранять, но не рождать импульс и при встрече с новым всегда внутренне сжимались, замолкали, раздумывали и рассчитывали. Уко, унаследовав лучшие традиции лиогян, бросался в действие сразу же, ибо был ориентирован психологически на изменение существующих обстоятельств. Трудно сказать, какое отношение к жизни было предпочтительнее — лиогянское или сицианское, но Вирист и не пытался выбирать. Он по опыту знал, что самое лучшее на свете — это разнообразие, и потому предпочитал сплавы. Свой экипаж он находил прекрасным сплавом: рассудочное и действующее звенья.